* * *

     Всю ночь шел дождь, на сердце было тревожно. Громыхала, не давала уснуть натянутая ребятами над дырявой палаткой полихлорвиниловая пленка. Казалось, что за палаткой ураганный ветер. В конце концов я не выдержал, выбрался, а ветер-то — так себе. К черту сорвал пленку — утром свалю на ветер: лучше мокнуть, чем слушать грохот...

Но к утру дождь утих, однако тучи были такие низкие, что, казалось, протяни руку — и достанешь. Они упирались в склон Ключевского в каком-то полукилометре от нас, а самого Ключевского словно сроду и не было. Ребята ходили хмурые.

— Судя по низкой облачности, наверху солнце,— убеждал я их, хотя имел на это сомнительное право: сам-то остаюсь внизу.— Впрочем,— осенило меня,— скоро у Федорыча связь с Ключами. Попросим узнать, какой Ключевской оттуда. Все равно идти у него кровь брать.

И точно: из Ключей сообщили, что тучами закрыта только подошва вулкана, вверху солнце, на склонах свежий снег, видимо, ночью там прошла пурга. И часов в одиннадцать ребята неохотно потянулись наверх, в облака. Хоть и скребло на сердце, что мы их, можно сказать, погнали к кратеру в такую погоду, с Семеном Петровичем облегченно вздохнули: наконец-то приступили к работе! Прибрали в палатке, сложили под пленку оставшиеся дрова. Если экономить, на четыре дня, до прихода ребят, их должно хватить. А с водой теперь совсем просто — с неба вон сколько ее валится.

- Я думаю, что мы все-таки истопим баню,— отозвался на мое предложение вымыться около костра Семен Петрович.— Надеюсь, уломаем Владимира Федорыча.

- Попробуем. Спирта у нас немного есть, пожертвуем. Сегодня уж перебьемся без бани, а завтра — можно. Чтобы к приходу ребят она совсем не выстыла. Чтобы только подтопить. Жалко, без веника!

- Если будет баня, будет и веник. Схожу вниз, тут недалеко должен быть кустарник. Пусть ольха, но все-таки.

К вечеру опять пошел дождь. Надо же, а мы погнали ребят наверх. Чтобы заглушить угрызение совести, пошли на сейсмостанцию.

- Ну, как кровь? - по пути вспомнил я.

- Да ничего хорошего. Видели же утром, долго не могли взять. Большая свертываемость и вязкость. Это очень плохой признак. Типичная послеинфарктная и, к сожалению, предынфарктная кровь. А анализ лишь подтвердил это. Ни о каком Ключевском не может быть и речи. Да дело не только в Ключевском — я не представляю, как он один здесь останется. В таком состоянии необходимо находиться под постоянным медицинским контролем.

- Ну, может, вы несколько преувеличиваете? Чистый воздух, спокойствие... Может...

- Андрей! — перебил меня Семен Петрович.— Разве я отношусь к типу врачей-перестраховщиков? Вы меня, ей-богу, обижаете.

Я пристыженно замолчал.

- А, добрый вечер,— весело встретил нас Федорыч.— Опять дождь. Ваши, наверное, мокнут.

- Мокнут. Или, скорее, пурга.

- Ничего. Зато выйдут к кратеру — все окупится. Я, например, до Камчатки каждое лето в отпуск на горных лыжах в Терскол или в Безенги. Красота, вот.

- Вы разве не камчатский? — удивился Семен Петрович.

- Москвич.

- И давно из Москвы?

- Да уже больше года.

- И как сюда попали, если не секрет?

- Какой секрет! Все Степанов. Я ведь его чуть ли не с малых лет знаю. Когда он после Бауманского училища пришел к нам в институт физики Земли, на преддипломную практику — мы и познакомились. Вообще, он молодец! Работал в Антарктиде, искал Тунгусский метеорит, да где он только не побывал! Володька не из тех, кто женился, одел тапочки — и все. Пятый год здесь — и ни разу еще в отпуске не был, кажется. Все некогда. Так вот, как-то был он в командировке в Москве, а у меня как раз неурядицы всякие, он и говорит: «Приезжай в отпуск, посмотри, а понравится — может, и поработаешь немного. Мне поможешь». Дело тогда чем кончилось: я больной был — грипповал, выпили мы, он лечить взялся, поставил мне на спину вместо банок стаканы. Банок-то у меня сроду не было. Потом кое-как их смог отодрать. На другой день, чтобы он больше их не ставил, я скорее соврал, что полегчало. Ну вот, после  этого он взял и прислал мне на дорогу денег. А я взял и уволился. И поехал, вот. Ну, как моя кровь?

- Да неплохо, совсем неплохо,— вовсю врал Семен Петрович.— Но на Ключевскую вам все-таки идти не советую. Да и с горными лыжами, видимо, придется, распрощаться.

- Значит, распроститься с горными лы­жами?-  помолчав, усмехнулся Федорыч.— Чем же мне тогда заняться? Легко сказать. Горные лыжи, можно сказать,, единственное, что у меня оставалось. Правда, есть у меня еще одно дело... цветы. Но это я уж думал - потом. У меня в Москве в квартире автоматизированные полки, вроде книжных, но только с цветами. Уезжаю я на месяц на лыжах в Терскол — цветы автоматически поливаются, проветриваются, поддерживается определенная температура с точностью в полградуса, причем в разное время — от всходов до цветения — нужна разная температура и разное освещение. Приезжаю через месяц, а они не просто живы, а живут, растут... Вы знаете, они по-настоящему живые.— Федорыч увлекся, даже весь засветился как-то. - Только не говорят... Цветами стоит заниматься.

- А сейчас, когда вы не на месяц, а на год и больше уехали?

- Раз в месяц друг заходит, присматривает. Вы знаете, на Камчатку приезжают с разными целями. Кто - деньги заработать. Кто - еще зачем. И я - у меня задумка, мечта есть одна. В прошлом году ко дню Восьмого марта я вырастил цветы и подарил их женщинам вулканостанции. Вы знаете, какие тут дорогие цветы? На материке, когда идут на День рождения, цветы — самый дешевый подарок. А тут самый дорогой. Веточка розы, если вы еще ее найдете,— сорок рублей. Но дело не в деньгах, дело в том, что их здесь, на Камчатке, нет. Так вот, я всем женщинам вулканостанции на Восьмое марта подарил цветы. Правда, не сам — подарили от моего имени. Сам я в это время здесь сидел, на Апохончиче. А сажал я в ванной в квартире у Степанова, а потом уехал сюда и каждый день по рации сообщал, что нужно делать. Ну, вырастить цветы в ванной — дело не сложное, хотя тоже... А вот чтобы они зимой зацвели, и не просто зацвели, а Восьмого марта, не пятого, не десятого, а восьмого! И мне это было очень приятно. И вот я мечтаю, чтобы на Камчатке круглый год были цветы... Ну, это, я думал, потом — на самый конец.

Он замолчал, потом вдруг засуетился:

- Извините, нужно ленту сменить. Это десять минут, не больше.

Я взял бинокль, вышел на крыльцо, сел на верхнюю ступеньку. Стал шарить по склону Ключевского. Я был счастлив: надо же, я на Апохончиче, в этой прекрасной пустыне, где так просторно и жутковато мыслям!

- А как ваш насморк? — услышал за спиной, через неплотно прикрытую дверь.

- Спасибо! Вы знаете, гораздо лучше. Отличное средство! Теперь буду знать. Прав­а, лук с чесноком здесь большая редкость. Но слабость в теле совсем еще не прошла. И под лопаткой продолжает покалывать, а насморка как не было.

- Вам сейчас неплохо бы погреться в баньке,— начал издалека Семен Петрович.— Только немного.

- В баньке? Банька-то есть. Но запущена. Володька, который после Кузьмы тут был, собак в ней держал.

- Отмоем.

- Да и каменка развалилась.

- Подремонтируем. Вас отогреем, сами попаримся, а то пропылились за дорогу. Да и ребятам после восхождения она будет впору. Знаете, как обрадуются. Ваших дров не тронем. Хватит наших. А варить на бензине будем.

- Я люблю баню настоящую: парок, что­бы дух захватывало. А тут что — вода только горячая. У нас душ, мы с Юрой из системы водяного отопления моемся. Каменка-то совсем никудышная.

- Андрей у нас большой специалист по части бани, он поправит.

- Я смотрю, он один у вас не медик. Спросил его, говорит — вроде проводника. Не думаю, чтобы проводника за столько верст везли. Здесь бы нашли.

- И за проводника. Он здесь уже был, у него здесь много знакомых.

- Но все равно, наверно, не только поэтому?

- Не только. Он давно мечтал снова попасть сюда. Я его четыре года назад оперировал. После этих самых вулканов.

- Ну и как?

- Довольно тяжелый случай,— неохотно ответил Семен Петрович.

- Ну, а прогноз?

- Процент удачных операций в подобных случаях вообще невысок. Но удачная операция — и это далеко еще не все. Беда в том, что в любой момент может начаться рецидив. И предсказать его невозможно.

- И он об этом знает?

- Конечно, знает.

- И вы решились его взять?

- Видите ли, может, он и перенес все эти операции потому, что перед глазами у него была надежда на новые дороги. Потом ведь я и оперировал его, чтобы он мог ходить. Пусть недолго, но по-настоящему ходить. Пусть походит. А потом, если уж снова прижмет, будет хоть о чем вспомнить. И еще. Обычно врачи говорят: не перегревать, не переохлаждать, не перетруждать. А я считаю, что нужно как раз наоборот. И, может быть, как раз не потому, что все эти переохлаждения на самом деле нужны, сколько может дать человеку духовно подняться над болезнью, поверить в себя. Из шести моих пациентов четверо придерживались правила беречься и беречься — и их уже нет, хотя поступили на операцию куда в более лучшем состоянии, чем Андрей. А он на второй год после операции уже кочевал где- то на Севере. Это был риск, но, думаю, и одна из причин, что он пока на ногах. Честно говоря, я сам не ожидал такого результата. Он сам выбрал, предложил этот район. Единственное, на чем я настоял, что он не пойдет на Ключевской.

- Не очень-то весело вы смотрите на его будущее.

- Да нет, вполне оптимистично. Но и не самообольщаюсь — заранее трудно предугадать. Потом, если бы у него только это. А он уже успел нахватать такой букет болезней. Да и родился в войну. И — столько наркозов. Если бы еще он следил за собой. Но в то же время, в его-то возрасте — следить за здоровьем?! Ну, как насчет баньки?

- Смотрите, дело ваше. Топите. Только я сомневаюсь, что что-нибудь получится.

- Прекрасная получится баня. А после нее спирту немного в лечебных целях — вся простуда из вас и вылетит,— закрепил сделку Семен Петрович.— Ну что ж, надо Андрея крикнуть,— вышел он на крыльцо.— Вы разве здесь? — смутился он.— Я думал, вы к роднику ушли... Завтра топим баню.

Дождь шел всю ночь, нудный, на одной ноте. Не перестал он и утром. Невозможно было выбраться из палатки.

- Как там наши ребята? — заклеивая в потолке еще одну дыру, вздохнул Семен Пе­трович.

- Я все же думаю, что они еще вчера прорвались сквозь тучи, и сегодня у них солнце.

- Хорошо, если так. Надоело лежать, уже бока больно. Может, примемся за баню?

Давайте для начала выставим у Федорыча все баки под дождь. Раз уж зарядил, извлечем из него пользу.

Увидев нас за расстановкой баков, Федорыч выглянул на крыльцо.

- Все-таки не отказались от своей затеи? Вон еще в кладовке два бака стоят. Только воду для бани вам из родника брать придется. Из баков мне в систему воду дождевую нужно. Я как раз собирался бак под дождь выставить.

- Дождь еще десять раз нальет,— попробовал перевести на шутку Семен Петрович.

- А вдруг перестанет.

Семен Петрович вполголоса ругнулся.

- Дров у нас возьмите. Вон из той кучи, березовых. Вашими ее не протопить.

Мы с Семеном Петровичем переглянулись.

- Возьмите, возьмите.

Расставив баки, на которые нам теперь не приходилось рассчитывать, и приготовив бочку из-под горючего, в которой будем катать воду из далекого родника, мы осмотрели баню. Выглядела она гораздо плачевней, чем мы предполагали: кроме того, что грязи в ней было буквально по колено, потолок тек, дощаные стены разбухли от сырости, каменка была полуразвалена, бака под горячую воду вообще не было.

Первым делом мы взялись за собачье дерьмо: Николай Петрович вооружился лопатой, я — скребком и веником-голиком. Потом с помощью Юры мы отыскали ржавую полубочку для горячей воды, водрузили ее над другой полубочкой — топкой. Я стал обкладывать полубочку кусками лавы, которые таскал с лавового потока 1944 года, года, в который я родился. Николай Петрович тем временем, тайком отчерпывая воду из уже полных баков, отмывал стены и крошечный полок. Потом я колол дрова, а он отскребывал боковые скамейки. Потом... А потом дождь, до этого ливший почти беспрерывно, перестал, из баков больше, даже тайно, воду брать было нельзя, и мы принялись катать бочку от далекого родничка. Я уже несколько раз ругал себя за идею с баней, но бросать на полусделанном было глупо, и только в три часа я, наконец, поджег несложное сооружение из лучины и поленьев под баком с водой.

Сначала топка вообще не хотела гореть, ее заливало с потолка, потом все-таки разошлась — зашипели, запузырились полные воды пористые куски лавы в каменке, стены, потолок. Потом на потолке появились робкие сухие пятна, мы наконец поверили в успех дела и в последний раз отправились с бочкой к родничку — на холодную воду. Потом я только через каждые полчаса приходил и подкладывал дрова.

Часов в шесть осторожно плеснул на каменку — куски лавы слабо отозвались. Тогда я пошел вниз по «сухой» речке за вениками, наломал пару из кустарника каменной ольхи, в середину каждого заложил побольше иван-чая, которого по старому лавовому потоку было видимо-невидимо.

Подошел по-прежнему настроенный скептически Федорыч:

- Ну, что тут у вас?

Заглянул внутрь, потянул носом, удивился:

- Смотри-ка, тепло. Почти баня. Пара, конечно, не будет, но хоть вымоетесь.

- Будет и пар,— улыбнулся я.— Первым пойдете пробовать.

- Да уж какой пар! Вам не хватит. Ладно уж, может, после вас и скупнусь.

И на нас пару хватит. Пойдете первым с Юрой, а потом мы с Семеном Петровичем.

- Вот и веники готовы. Жаль, конечно, что не березовые.

Ничего не ответив, Федорыч пошел к домику станции. На полпути остановился:

- Бочку потом на место откатите.

- Обязательно,— весело сказал Семен Петрович и, когда Танюшкин скрылся за углом, добавил:— Вот человек, не мог уйти, чтобы немного не побрюзжать. -Тяжело тебе, Юра, наверное, с ним?

- Да уж привык, стараюсь не обращать внимания. Все чтобы лежало там, где он оставил. Пусть в беспорядке, но именно там, где он оставил.

В восемь, еще раз плеснув на каменку, довольный, я пошел к Федорычу:

- Ну, Владимир Федорович, баня готова. Добро пожаловать!

- Да там и пару-то, наверное, нет.— Хотя бы для видимости он не мог, конечно, не поломаться.

- А вы попробуйте.

- Ну что ж, попробую, пожалуй. Может, и правда, легче будет— Федорыч стал собираться...

Минут через десять из всех щелей бани, а особенно из потолка, клубами и с шипеньем стал вырываться пар — издали можно было подумать, что это отпыхивается, никак не может стронуться с места маленький паро­возик. Казалось, что вот-вот с ветхого строения поднимется крыша. Это Юра орудовал веником. Федорыч вернулся минут через сорок — притихший, распаренный.

- Как, есть пар? — не выдержал я.

- Ну, спасибо! А я совсем не верил. Не Сандуны, конечно, но ничего. Давай, Юра, готовь ужин. Чтобы к их приходу готов был.

- Да нам чай только.

- Нет, сегодня у нас будет настоящий ужин.

Мы с Семеном Петровичем не стали спорить, потирая от предстоящего удовольствия руки, заторопились опробовать творение рук своих — и остались чрезвычайно довольны: пар был вполне сносный, правда, держался он всего в течение нескольких секунд, уходил в щели наружу, но тем не менее однажды Петрович даже слез с крошечного полка и остановил меня:

- Подожди, хватит!

Потом мы, распаренные и счастливые, сидели в жарко натопленной теплой половине домика сейсмостанции, Николай Петрович по случаю бани разлил по кружкам граммов по сорок спирта, а после них Федорыч, у ко­орого после бани обильно потекло из носа, неожиданно выставил на стол местную гордость — бутылку «Кубанской» ключевского производства.

- Последняя! Берег для особого случая — и вот такой случай представился,— торжественно сказал он.— Юра, потрудись!

- Ну, первый тост — за ваше здоровье! — когда Юра разлил водку по стаканам, сказал Семен Петрович.

- Нет,— остановил его Федорыч.— Первый тост за тех, кто сейчас на восхождении, у кратера, чтобы у них все благополучно было.

- Конечно,— виновато согласился Семен Петрович.

- Они — молодцы! А то женился, одел тапочки — и все... Никто ведь их сюда не гнал. Одним словом, молодцы... Так мы и живем, вот,— обвел он рукой свое скромное жилище.— Здесь я снова, можно сказать, стал нуждаться в человеческом общении. Люди — здесь редкость. Внизу вон на Хапице, километрах в сорока, алма-атинские селевики стоят. Они иногда заглядывают, по нашей рации на связь выходят.

- Владимир Федорович, а все-таки, если не секрет, конечно, что привело вас на Камчатку? — вновь стал допытываться Семен Петрович.

- Зачем приехал? — усмехнулся Федорыч.— Деньги? Нет. Накоплений мне не надо. С моим сердцем зачем они мне. А семьи у меня нет, чтобы кому-то наследство копить. Да и не умею я копить деньги. И боюсь их. Когда у меня в кармане больше ста рублей, на душе неспокойно. Куда-то их надо скорее деть... Кандидатской диссертации, как некоторым, мне тоже не надо. Я уже не в том возрасте. Я просто хочу посмотреть на Камчатку. С детства мечтал. Ну, и раз приехал — оставить после себя хорошую память. Чтобы я  уехал, а люди, которые останутся здесь после меня, вспоминали добрым словом, вот. Здесь, на Апохончиче, например, я хочу сделать хороший щит. А то что?! Основали станцию в пятидесятые годы. С этого времени на ней сменились десятки людей, не было универсальной стандартной схемы щита, и каждый мудрил, на что был способен, а больше на то, что позволяли подручные средства. Тут невозможно что-нибудь переделать, здесь нужно все создавать заново, потому что в этом щите совершенно невозможно разобраться, нет никакой схемы. Вот, например, эти провода — куда они идут? Никто не знает. Я как-то неделю убил, дай, думаю, все-таки докопаюсь, куда они идут, но ничего у меня не получилось. Ку­да-то в стену, а из стены нигде не выходят. Не разбирать же мне дом. Ну, а потом, за Апохончичем, привести к единой схеме все другие сейсмостанции института. Чтобы потом могли вспомнить меня на Камчатке добрым словом... Ну, Юра, разлей еще по маленькой. Так -то вот. Закусывайте, закусывайте чем богаты!

-  Ну, а на этот раз за ваше здоровье! — снова предложил Семен Петрович.

 - Ну, что ж, теперь, пожалуй, можно. Здоровье — это как раз то, чего мне очень не хватает. Так вот и живем. Только штатной должности пока для меня нет, — вдруг с обидой сказал Федорыч.— Числюсь простым рабочим по трудовому соглашению. Поэтому даже не имею права на отпуск, и это обидно. Вроде бы как бич.

- Ну, а Степанов?

- А что Степанов? Обращался он в институт вулканологии: может, добавите штатную единицу? А они ему: «Пусть, — говорят, — едет к нам в Петропавловск, в институт, начальником мастерских. Нам такой человек позарез нужен». Ну, сами подумайте, зачем мне ехать в Петропавловск, это противоречит тому, зачем я вообще ехал на Камчатку. Тог­да мне лучше в Москву ехать. Мне говорят: «Зачем тебе, с твоими знаниями торчать на Апохончиче, езжай в Петропавловск». А я не хочу в, Петропавловск — шум-гам, видел я в гробе ваш Петропавловск, вот. Я даже в Ключи не хочу. Дайте мне штатное место и дайте спокойно работать на Апохончиче. Ну, и на другие станции буду выбираться, чтобы порядок там навести. Но я опять в старом положении, чуть ли не бича, что ли, а мне нужно бронировать квартиру в Москве, а без постоянного места работы я на этот документ не имею права. И вот вроде бы увольняют одного и я, наконец, буду лаборантом в девяносто рублей — с чего начинал, вернувшись с фронта. А вдруг у этого еще полгода отпуск? Тогда мне еще полгода без зарплаты сидеть. Конечно, я могу уехать в, Москву на любую из прежних своих работ. Я больше года здесь, и до сих пор не прописан. Милиция уже несколько раз придиралась. Хорошо, Степанов спасает... — Федорыч снял со спинки кровати полотенце, вытер вспотевшее от чая лицо.

-  А вообще кто вы по профессии? — спросил Семен Петрович.

-  Да чем я только в жизни не занимался! Даже огранкой алмазов и фальшивые монеты делал. А вообще, всю жизнь занимался колебаниями. Сейсмика — это ведь тоже колебания. После войны начал работать в институте физики Земли — старшим инженером. Почти пятнадцать лет в нем проработал. Потом перешел в Мосэнергоремонт — в простые мастера, из-за квартиры... Кстати, я в вашей Уфе был, — оживился Федорыч. - У меня с ней даже одна история связана. Машина на ТЭЦ у вас там пошла в вибрацию, и ничего сделать с ней не могут. Как этот район называется... Тогда это еще отдельный город был, Черниковск, что ли...

            - Да, Черниковка. Теперь это ТЭЦ-5, — пояснил мне Семен Петрович.

     - Так вот начало ее трясти. И никто с ней ничего сделать не может. И вот я у вас в Уфе. Послали меня на месяц. Хожу второй месяц, третий. На меня уже давно стали посматривать этак: то ли псих, то ли дурак. Потом в институте меня уволили, а я все хожу и думаю: черт с вами, мне главное до сути докопаться. И вдруг мне все стало ясно. Бегу к директору: надо сделать то-то и то-то. «Не может быть! Так просто?» — «А вы попробуйте». Попробовали — машину трясти перестало, пошла как по маслу. Директор, между прочим, знал, что меня в Москве давно уволили. Оформил задним числом на эти два месяца слесарем. Как он меня благодарил! Премию огромную отвалил. На своей машине в аэропорт отвез. А потом и все триста станций по стране заработали — всего триста их тогда по стране было. И все их трясло. Приехал в Москву, а мне говорят: ты уволен. Хорошо, заступились ленинградцы из родственного института, по опыту вашей ТЭЦ разослали по всей стране информационное письмо, где сообщалось, что некто Танюшкин из Мосэнергоремонта нашел простое и гениальное решение проблемы. И вместо увольнения в шеф-мастера меня переводят. Потом говорят: оформляй как изобретение. А мне все некогда, да и скучно с бумагами возиться, подряд командировки по этим самым ТЭЦ, которые трясло. А потом смотрю, друзья мои из родственного института как свое изобретение это уже оформили. Был там один хитренький, молчаливый мужичок в роговых очках. Еще в Уфе у вас все посматривал, все записывал, все хвалил меня... А последние годы, уж после Мосэнергоремонта, работал в одном институте, в лаборатории. А потом сюда поехал, на Камчатку, вот.

- А почему именно на Камчатку? — снова подступил к Федорычу Семен Петрович. Видимо, он что-то пытался для себя уяснить.

- Я уже говорил, — засмеялся тот, — потому что здесь Володька Степанов. Потом, с детства хотелось посмотреть на Камчатку. — Федорыч стал прибирать стол.

- Ну, квартиру-то хоть удалось забронировать? — спросил я.

- Забронировал кое-как. Володька помог.

- Кому-нибудь сдали?

- Нет, пустая стоит. Друг заходит, смотрит за цветами. Иногда ночует, когда с женой у него конфликты. Опять вот бумага пришла — за полгода квартплату не вносил. Володька говорит: плати скорее, пока совсем не отобрали. А видел я ее в гробе! Вот у меня дом, — обвел он рукой комнату. — Надоело мне с этой квартирой, иногда думаю: черт с ней, отберут, только цветы жалко. Вообще, с этой квартирой у меня сплошная история. Потом как-нибудь расскажу. Поздно уж.

Мы засобирались домой.

- Спасибо вам за баню! — вышел за нами на крыльцо, в дождь Федорыч.

- Нам-то за что? Вам спасибо! Идите, а то опять простынете.

-  Если бы не вы, так бы она и стояла. Мы с Юрой вряд ли когда стали ее топить, вымылись бы под душем.

В глухой сырой темноте возвращались мы к себе домой. Было тихо-тихо, а потому тревожно, но снизу из долин временами налетал ветер, и это подогревало надежду, что, может, завтра хоть немного разгонит тучи.