Воспоминания коллег об О.А. Брайцевой

Те, кому посчастливилось какую-то часть своей жизни идти рядом с Ольгой Александровной, всегда сохранят память об этом уникальном человеке и исследователе.

Я познакомился с Ольгой Александровной Брайцевой в сентябре 1954 г., когда мы оказались в одной группе I курса географического факультета МГУ, и оставались в этой группе (геоморфологической) до окончания университета в мае 1959 г. И ей, и мне в начале знакомства было по 18 лет.

Как почти у всех московских детей, родившихся во второй половине 30-х годов прошлого века, раннее детство Олечки Брайцевой четко разделилось: сначала счастливое довоенное время, а потом – эвакуация далеко от Москвы, продлившаяся до 1944-1945 гг., когда война заканчивалась. В конце августа 1944 г. дедушка Ольги Александровны академик Академии медицинских наук, генерал-лейтенант медицинской службы, заместитель главного хирурга СССР В.Р. Брайцев, в полной военной форме, привел ее в элитную московскую школу, где директором была депутат Верховного Совета СССР, она эту школу закончила с золотой медалью. Школы тогда в Москве были мужские и женские, но мы могли встретиться с Ольгой Александровной еще весной 1954 г., когда оба побывали на вечере медалистов-выпускников в Кремле. После концерта – экскурсия. Даже удалось посмотреть на Москву с кремлевских стен. По домам разошлись только утром.

Затем – 5 лет замечательного студенчества в недавно построенном (вошел в строй в 1953 г.) здании университета. Мы не только учились, но и веселились, ходили по театрам, выставкам, регулярно устраивали и участвовали в студенческих капустниках. Отметили и 200-летие создания университета. В 1955-1956 гг. Ольга Александровна успешно прошла все учебные практики: в Подмосковье (с. Красновидово, рядом с Бородинским полем), на Кавказе, в Крыму, сдала на отлично все экзамены и стала сталинской стипендиаткой. На IV и V курсах проходила производственные практики в низовьях р. Амур, где предполагалось построить очень мощную ГЭС. По результатам своих исследований там написала очень интересные курсовую и дипломную работы по реконструкции геоморфологического развития этих регионов, получившие отличные оценки. Но в мае 1959 г. после защиты и получения Ольгой Александровной красного диплома надо было выбирать место работы. Будучи уже женатыми, мы с ней решили уехать в Магадан, где я на практике провел два полевых сезона. Пошел к Н.А. Шило (будущему академику), директору магаданского комплексного НИИ, с которым был знаком, проситься на работу. Он сказал, что меня с удовольствием возьмет, а жену не может, так как не знает, что делать и со своими сотрудниками-женщинами. Ведь после амнистии 1953 г. они не могут работать в поле даже с охраной из-за большой опасности для их жизни. Я сам это видел и мог его понять.

Л.И. Базанова, О.А. Брайцева и И.В. Мелекесцев. Полевые работы, 2001 г.

В это время стала формироваться и набирать сотрудников II Камчатская комплексная экспедиция СОПС АН СССР. Мы отправились туда и нас приняли на работу в качестве старших лаборантов с окладом 830 руб. в месяц. И буквально почти сразу принятых 70 человек усадили в скорый поезд Москва-Владивосток и повезли на Камчатку. За некоторым исключением все мы были выпускниками московских вузов 1959 г. и о Камчатке мало что знали. Но ничего не боялись и строили грандиозные научные планы. Каждый по своей части. Ехали 8 суток, потом двое суток во Владивостоке – и посадка на самый крупный тогда трофейный турбоход «Советский Союз» с бассейном и волейбольной площадкой на верхней палубе, где сыграли две игры: одну мы (пассажиры) выиграли, другую проиграли. Отметили несколько дней рождения, в том числе и день рождения Ольги Александровны. В течение всего рейса погода была прекрасной. А в первой половине дня 17 июля 1959 г. прибыли на рейд в Авачинской бухте, пришвартовались и выгрузились. Прямо из порта поехали на ул. Нагорная, 44, чтобы прописаться. Что и было сделано в тот же день: всех нас прописали по одному этому адресу и отправили жить в палатках в стационарный полевой лагерь на 26 км трассы Петропавловск-Елизово. Что поразило в первый день пребывания в Петропавловске-Камчатском, так это – температура (+30°) и очень высокая влажность воздуха, а соответственно и духота. Многие не выдерживали и купались в холодной (7-8°) воде Авачинской бухты, но вылезали из воды очень быстро.

В течение недели все мы разъехались в рекогносцировочные маршруты знакомиться с Камчаткой. Нам (геоморфологам и физгеографам) достались два автомобиля ГАЗ-63 с бывалыми экспедиционными шоферами. На них мы съездили до поселков Малки и Авача. А потом отправились к южному подножью Авачинской группы вулканов и по руслу р. Сухая Елизовская добрались почти до перевала между Авачинским и Корякским вулканами. Изучали там вулканические отложения и оставленные ледниками морены. Выкопали по обоим берегам реки большое количество расчисток. В изучении и описании этих толщ активное участие принимала и Ольга Александровна.

В конце августа был конный геолого-геоморфологический маршрут из с. Паратунка на оз. Тополовое, в 5 км к северу от подножия вулкана Вилючинский. Когда мы туда прибыли, то очень удивились, увидев там пустую палатку-двойку. А еще больше удивились вечером, когда к палатке пришли две молодые девушки, которые оказались дипломницами-геоморфологами географического факультета МГУ, приехавшими работать на Камчатку по заданию профессора М.А. Фаворской из ИГЕМа. Никакого оружия, несмотря на обилие там медведей, у них не было. А палатку, продукты, спальные мешки они принесли на себе. Это были Инга Волчанская и Наташа Патык-Кара, обе впоследствии стали докторами наук. Полевые работы 1959 г. завершились только в октябре. А затем мы писали информационный отчет, который потом уехали защищать в Москву, в Институт географии АН СССР, где работали наши научные руководители.

Полевой сезон 1960 г. Ольга Александровна пропустила из-за рождения сына. Но потом все наверстала, вернувшись на Камчатку в июне 1961 г., к началу полевых работ по изучению геоморфологии и следов четвертичных оледенений в Центральной Камчатской депрессии. Сплавляясь вниз по течению р. Камчатка, она завершила начатое нами в 1960 г. детальное описание знаменитых камчатских яров (крутосклонных обрывов высотой до 120 м), где был вскрыт и изучен наиболее полный на Камчатке разрез четвертичных отложений, отобрала сотни образцов на различные виды анализов. А осенью (сентябрь-октябрь) начала исследования следов четвертичных оледенений и их отложений на юге Камчатки, в районе озер Начикинское и Сокоч, подножий Срединного и Ганальского хребтов. В дальнейшем были Западная Камчатка, верховья р. Жупанова, побережье Камчатского залива и т.д. Всего не перечислить.

Причем очень интересно, что в течение первой половины 60-х годов О.А. Брайцева негласно соревновалась с коллегами из Геологического института АН СССР Н.П. Куприной и И.М. Хоревой, проводившими на Камчатке исследования по аналогичной тематике. И она это соревнование выиграла. Под руководством Ольги Александровны был написан итоговый отчет за прошедшее пятилетие, по итогам проведенных исследований подготовлена и успешно защищена в 1967 г. кандидатская диссертация, опубликована в 1968 г. коллективная монография «Стратиграфия четвертичных отложений и оледенения Камчатки». В Сибирском отделении АН СССР эта монография была премирована как одна их лучших работ молодых ученых.

Начиная с 1972 г., Ольга Александровна стала интенсивно заниматься реконструкцией эруптивной активности действующих вулканов Камчатки на основе тефрохронологических исследований и радиоуглеродного датирования. Она явилась основоположником этого нового для Камчатки направления исследований, создателем камчатской тефрохронологической группы и школы советской и российской тефрохронологии. Как и раньше, здесь ей тоже удалось достичь великолепных результатов, отраженных в воспоминаниях десятки лет работавших с О.А. Брайцевой более молодых сотрудников лаборатории динамической вулканологии. Продолжала она заниматься научными исследованиями и написанием интересных статей и после выхода на пенсию и отъезда в Москву.

Свою производственную практику после четвертого курса Университета я, москвичка, хотела пройти как можно дальше от Москвы. После третьего курса я была в Хабаровской области – а после четвертого решила, что теперь должна попасть или на Сахалин, или на Камчатку. Наивная, я написала зам. директорам по экспедиционным работам (в нашем институте – В.И. Белоусову), но, конечно, никто из них студентке не ответил. Тогда один из наших профессоров, С.С. Воскресенский, уговорил Ольгу Александровну, которая когда-то была его студенткой, взять меня в поле. "Девочка? а кто будет вьючить лошадей??" Но из уважения к своему профессору, Ольга Александровна все-таки согласилась взять меня в поле. Так летом 1975 года я попала на Камчатку. Позвонила в дверь – она распахнулась, в квартире было очень солнечно и просторно – и в солнечном сиянии стояла светящаяся радостью женщина – Ольга Александровна. Дальше было путешествие на теплоходе в Усть-Камчатск и оттуда на рейсовом катере в Ключи – и полевые работы на подножии Ключевского вулкана. Эта практика полностью изменила мою жизнь, подарив потрясающе интересную работу и бесценное общение с ярким, широко образованным и бесконечно душевно щедрым человеком. Вопроса, куда пойти работать после окончания МГУ уже не стояло: только на Камчатку в Институт вулканологии, в этот анклав ярких, разнообразных, и главное, свободных людей.

Наверное, главным моим образованием – и вулканологическим, и нравственным – за долгие годы совместной работы были разговоры в нашем кабинете. Постоянное обсуждение результатов работ с Ольгой Александровной и Иваном Васильевичем Мелекесцевым, частые визиты других коллег, а в моменты гонений и удушения свободы конкретных сотрудников – незарастающая муравьиная тропа коллег из разных "лагерей", которые приходили к Ольге Александровне за советом как к безупречному нравственному авторитету. Она смеялась: как во время лесного пожара хищники и их потенциальные жертвы собираются у единственного водопоя и друг друга не трогают, так самые разные сотрудники приходили в наш кабинет за поддержкой и советом.

Удивительная энергия, драйв позволяли Ольге Александровне планировать и осуществлять дерзкие проекты. Например, она начала тефрохронологические исследования на отдельных вулканах – но поняв, что некоторые пеплы покрывают огромные территории и обеспечивают прямую корреляцию эруптивных историй отдельных вулканических центров, Ольга Александровна спланировала и осуществила пеший маршрут через всю Камчатку с непосредственным прослеживанием горизонтов пеплов от разреза к разрезу. Это позволило впервые установить источники широко распространенных пеплов, а значит, выявить крупнейшие эксплозивные извержения на территории Камчатки. Такая энергия, конечно, заражала всех, кто соприкасался с Ольгой Александровной, и не один студент после поля, проведенного на Камчатке, посвятил свою жизнь вулканологическим исследованиям.

Ольга Александровна всегда очень радовалась успехам коллег, особенно, молодых, которые всегда могли рассчитывать на ее поддержку. Меня всегда поражали ее исключительно точные и четкие выступления на защитах и совещаниях при обсуждении диссертаций и докладов. Ольга Александровна была удивительно разносторонне образована, прекрасно знала поэзию и литературу, разбиралась в музыке, опере и балете, знала московские театры. В ее доме была собрана уникальная библиотека художественной литературы и альбомов по искусству, которые она щедро давала для чтения. Чтение вслух, обсуждение книг – особенно в начальные годы перестройки, когда каждый журнал открывал ранее не публиковавшиеся сокровища русской литературы – были важнейшей частью нашей жизни.

Ольга Александровна задала нам высокий уровень отношения к работе и коллегам. Будет неточностью сказать, что мы будем ее помнить – ее слова и тексты просто живут в нас, а те исследования, которые не завершены ею, продолжаются в нашем коллективе.

Об Ольге Александровне можно говорить много, и много уже сказано. Что-то со временем затушевалось, что-то, возможно, забылось. Но навсегда отпечатались в памяти связанные с ней жизненные ситуации, эпизоды, так или иначе предопределившие мои пути-дороги.

Первые годы советской тефрохронологии: О.А. Брайцева на фоне разреза почвенно-пирокластического чехла в районе вулкана Малый Семячик.	О.А. Брайцева и Л.И. Базанова на полевых работах

Вулкан Малый Семячик, лето 1975 года

Это был мой первый год работы в Институте вулканологии и первый полевой сезон на Камчатке. Именно там я по-настоящему познакомилась с Ольгой Александровной Брайцевой. До этого мы мало общались, хотя и работали в одной лаборатории. Наша лаборатория наземного вулканизма под руководством Юрия Петровича Масуренкова занималась в то время изучением истории геологического развития Карымского вулканического центра. Частью этих работ были тефрохронологические исследования Ольги Александровны по реконструкции этапов голоценовой активности вулканов Малый Семячик и Карымский.

Запомнился переход с лагеря на Карымском озере к подножию Малого Семячика, где базировалась группа тефрохронологов. Здесь я впервые увидела разрез почвенно-пирокластического чехла, да еще какой..! Мощная горизонтально слоистая пачка обнажалась в отвесных стенках громадного колодца, даже скорее небольшой шахты. Ольга Александровна, проводившая «экскурсию», с удовольствием рассказывала, что этот грандиозный раскоп появился благодаря усилиям сотрудников и прикомандированных специалистов из отряда лаборатории физической вулканологии («ковалевцам»), лагерь которых находился по-соседству. «Я попросила их выкопать шурф, а они так расстарались, что было не удержать», – посмеивалась Ольга Александровна. На примере такой впечатляющей иллюстрации она объяснила основы тефростратиграфии и предложила мне самостоятельно описать и опробовать чехол. Я уже не помню, сколько времени мне понадобилось для этой работы, и описания мои, скорее всего, были примитивными, но я не могла тогда и представить, какое множество подобных разрезов мне предстоит изучать в будущем. Как тут не поверить в провидение… Хотя первый мой опыт в качестве тефрохронолога оставался без последствий многие годы, все более тесное общение с Ольгой Александровной продолжалось.

Вулкан Авачинский, 1989 год

Вдвоем с Мишей Пузанковым мы запланировали два многодневных геологических маршрута вокруг Авачинского вулкана. В восточном секторе уже побывали, осталось пройти на северо-западе. Этот маршрут начинался от конца единственной дороги, ведущей к северному подножию от Седловинских озер. В начале сентября мы и забросились туда, воспользовавшись оказией: там должен был работать отряд лаборатории голоценового вулканизма с Ольгой Александровной и Леопольдом Дмитриевичем Сулержицким в составе. По приглашению Ольги Александровны мы задержались на несколько дней, чтобы познакомиться с голоценовыми отложениями.

Вместе мы прошли от р. Мутной до г. Стол (р. Малая Седловинка), изучая разрезы почвенно-пирокластического чехла. Это был настоящий мастер-класс. Мы сидели с Ольгой Александровной рядом на ступеньках расчисток, описание разрезов делала она, а я не только записывала под ее диктовку, но и старалась понять и усвоить особенности ее подходов, приемов, формулировок и терминов применительно к характеристике конкретного слоя тефры. У меня перед глазами оживала многолетняя история Авачи, что не могло не заинтересовать и не заворожить. Полученные тогда разрезы остаются доныне эталонными для северного сектора подножья.

В памяти запечатлелось ясное осеннее утро, мы идем в маршрут по шлаковой пустыне, обсуждая что-то из вопросов корреляции горизонтов тефры. К тому времени Ольга Александровна уже установила и датировала большинство крупнейших извержений раннеголоценового («андезитового)» этапа активности Авачинского вулкана, и основной ее задачей было собрать дополнительные данные для уточнения их параметров. Вдруг Ольга Александровна говорит: «Вот бы кто-нибудь занялся реконструкцией истории Молодого конуса…». Дело в том, что современный действующий конус оставался тогда практически белым пятном, достоверные данные были получены только об одном его доисторическом извержении, связанном с начальным этапом его формирования. И на первый взгляд создавалось впечатление, что шлаки конуса настолько монотонны, что в двух соседних разрезах прослеживались лишь единичные горизонты, а восстановить всю эруптивную историю представлялось делом неподъемным. И все же многое из задуманного удалось благодаря инициативе и настойчивости Ольги Александровны, ее умению заинтересовать коллег, передавая свой опыт, постоянной поддержке и помощи. Вряд ли в том памятном разговоре она имела в виду меня, но именно с тех пор и началось наше сотрудничество. Тогда все еще было впереди: и совместные маршруты, и горячие обсуждения, и волевые решения, и планы. Ощущение этой атмосферы мне трудно передать словами, она просто незабываема. Добавлю, что Ольга Александровна Брайцева – одна из тех дорогих мне людей, с которыми повезло встретиться и общаться, и которые были, есть и останутся в моей жизни и памяти.

С Ольгой Александровной я познакомилась еще до того, как устроилась работать в Институт вулканологии. Зимой 1992 г. после того, как я не смогла устроиться в геологическую партию, я бродила по городу в поисках работы и зашла в институт. Спросила в отделе кадров «где тут у вас геоморфологи?» И меня направили на третий этаж, в кабинет Ивана Васильевича Мелекесцева. Я зашла в кабинет, в лётной куртке, шапке-ушанке, и, по-видимому, попала на какое-то заседание всей лаборатории. В кабинете сидели Иван Васильевич Мелекесцев, Ольга Александровна Брайцева, Вера Викторовна Пономарева, Владимир Юрьевич Кирьянов, Ира Жаринова, Андрей Курбатов, и еще кто-то. Все повернули голову в мою сторону. Я кратко рассказала свою историю – мол, договаривалась, что меня возьмут на работу в геологию, прилетела из Киева, а ни работы, ни жилья нет. Не нужен ли им в институте геоморфолог с неоконченным высшим образованием? После моего рассказа все заулыбались (потом я узнала, что в Институт всегда было непросто устроиться, даже с законченным образованием), а Ольга Александровна поправила очки, посмотрела на меня строго (но глаза у нее улыбались), и сказала «на редкость бестолковая девица. Ваня (обращаясь к Ивану Васильевичу), надо поговорить с Санталовым (в то время директор Госкомприроды), может быть у него найдется для нее место?». После, много позже, когда я уже работала в институте и защитила кандидатскую, она при случае говорила, что «Таня всегда знала, чего хочет». Кстати, Ольга Александровна всегда к молодым сотрудникам обращалась на «Вы», и никогда не допускала никакой фамильярности. Я очень уважала Ольгу Александровну, и при встрече с ней всегда немного робела и тушевалась. На простой вопрос «как у Вас дела» – начинала что-то мямлить, а потом переживала, так как думала, что теперь Ольга Александровна уж точно решит, что я дура набитая, а очень хотелось, чтобы она так не думала.

Собственно, по работе довольно плотно мы с ней пересеклись всего два раза. В первый раз, когда, вернувшись со своего первого самостоятельного поля со сплава по реке Жупановой, я ей и Ивану Васильевичу показывала образцы тефры и описания разрезов. Теперь, глядя на свои скудные и неумелые описания, я понимаю, до чего они были непрофессиональными. Но Ольга Александровна отнеслась к моим материалам очень внимательно и серьезно, помогла идентифицировать пеплы, показала, как строить колонки, и сказала Ивану Васильевичу: «Ваня, а девочка-то умная! Надо ей помочь». Я была на вершине счастья – услышать похвалу от Ольги Александровны! Потом на протяжении нескольких недель я приходила к ней в кабинет, и она помогала мне дешифрировать аэрофотоснимки на площадь долины р. Жупановой, объясняла каким образом коррелировать водно-ледниковые террасы с моренами разных стадий оледенений и еще очень много всего. Она была конечно же очень занятым человеком, но я никогда не чувствовала, что отвлекаю ее, она всегда очень доброжелательно меня встречала, и уделяла несколько часов своего времени.

Позже, когда я уже писала кандидатскую диссертацию, она тоже поддержала меня, подсказала много полезных вещей. Самое замечательное было то, что когда я прилетела на свою защиту в Москву в Институт океанологии (прямо из Сиэтла, где я проходила стажировку), в зале меня ожидала группа поддержки! Я даже представить себе такого не могла, но в зале были коллеги из нашего института, и среди них Ольга Александровна!

Второй этап моего общения с Ольгой Александровной произошел чуть позже, когда мы работали в районе Халактырского пляжа и изучали отложения цунами. Для корреляции и датирования отложений нужно было разобраться в огромном количестве тефр Авачинского вулкана, главный специалист по которым – Лилия Ивановна Базанова. Она пригласила с собой и Ольгу Александровну – принять участие в полевых исследованиях. Для меня это были несколько незабываемых дней, было не просто интересно присутствовать при их обсуждениях и описаниях разрезов, – я просто прониклась и их стилем работы, и ответственным подходом к мельчайшим деталям, и поняла, как надо работать, и к чему стремиться. Конечно же, были и просто разговоры, воспоминания об истории института и его сотрудниках, об их первых полевых экспедициях. Так что, работая с этими замечательными женщинами, я прониклась любовью к Институту вулканологии, стала осознавать себя тоже его частью и гордиться этим. Институт стал родным.

А какие живые обсуждения по науке происходили на работе между Ольгой Александровной и Иваном Васильевичем Мелекесцевым! Одно время я сидела в кабинете напротив, и когда из их кабинета доносились крики, я понимала, что снова наши «корифеи» в чем-то не сошлись во мнениях, и под горячую руку к ним лучше не соваться. На самом деле, все это было просто замечательно, потому что только очень увлеченные своим делом люди, могут так горячо спорить и отстаивать свою точку зрения!

С большим огорчением я узнала о планах Ольги Александровны покинуть институт и вернуться в Москву. Это произошло в 2002 году. Ох, как мне было грустно, как мне ее потом, на протяжении нескольких лет, не хватало! Помню, перед отъездом она попросила меня прокатить ее по городу, по красивым местам (я уже была за рулем своей первой старенькой побитой Мазды Фамилии). Мы съездили на бухту, полюбовались на город из поселка Авача, проехали по центру… Она отрывала себя от Камчатки непросто, по живому, думаю ей было очень грустно, если не сказать тяжело…. Но ее муж Иван Васильевич Флоренский к тому времени был в Москве, у него были проблемы со здоровьем, и она сказала, что не может его оставить одного надолго. И она уехала. Я с большим уважением отнеслась к ее выбору. И подумала, что далеко не каждый может вот так, уволиться и уехать, не дожидаясь, когда старость станет брать свое. Уехать так, чтобы запомниться в институте замечательной женщиной, умной, трезво рассуждающей, полной жизни и творческой энергии.

А потом я, будучи проездом в Москве, не раз ее навещала. Она первым делом усаживала меня за стол на кухне, наливала чаю с какими-нибудь плюшками. И очень внимательно и подробно расспрашивала меня обо всем, что происходит в институте, о моих исследованиях, об общих знакомых. Она все годы, будучи в Москве, продолжала живо интересоваться Камчаткой и работать со своими коллегами – тефрохронологами, и всегда давала очень ценные и объективные советы, будь то по науке, или в области человеческих взаимоотношений.

Для меня было удивительно и радостно слышать, что она счастлива, что, выйдя на пенсию и несмотря на всякие проблемы, в том числе и со здоровьем, она не впала в депрессию, что помимо воспитания прекрасного внука, у нее есть замечательный дом в деревне, где она с мужем и друзьями проводит много времени, что наконец у нее появилось время перечитать классическую литературу, и еще много и много всего. Она рассказывала мне о своей «новой московской» жизни, и я видела перед собой мудрую, умную, замечательную и живущую полной жизнью женщину, уж совсем никак не унылую и скучающую. Я завидовала и думала, вот бы мне так научиться!

Ольга Александровна для меня – идеал женщины – ученого и просто человека, жаль, что так мало удалось с ней пообщаться, и вместе с тем, я благодарна, что наши судьбы пересеклись. После ее ухода я поняла, что значит «светлая» память – моя память о ней, пока живу, всегда будет, и будет только светлой.